После того как «Вегетация» влезла в шорт-лист очередной литературной премии — то ли «Нацбест», то ли «Лесбест», — мы, естественно, не удержались. Решили: а ну-ка проверим, что там за зелёный зашквар, который критикам показался достойным аплодисментов стоя и вручения хрустальной берёзы. И вот открыли книжку — и тут началось...
Алексей Иванов опять решил сыграть в литературного эколога-мессию и вырастил нам на огороде книжку под названием «Вегетация». Читается это не как роман, а как инструкция по обращению с комнатным кактусом, написанная в стиле советской методички для домохозяек с надрывом Достоевского. От книги пахнет одновременно перегаром рабочего, сапожной ваксой и грибами с душком, которые ты забыл в холодильнике с прошлого сентября. И, кажется, именно их Иванов и консервировал в этой банке под названием «русская философская проза».
Впрочем, начнём с главного. Мы тут, между прочим, не в лес пришли, а в литературу. А нам навстречу — хруст под ногами, сопли на деревьях, капониры, мицелий, чумоходы и герой по имени Серёга, который в первой же сцене убивает любовника девушки и прячет труп, будто не в романе, а в 90-х на задворках «Бумера».
А потом начинается вегетация. Не у природы — у читателя. Он начинает расплываться по креслу, как грибной суп по обеденной тарелке после комендантского часа.
Иванов берёт разгон как с танка: медленно, гремя всеми сюжетными болтами, и с видом человека, который знает, что под гусеницы уже никто не прыгнет — все и так лежат. Споры, деревья, «вожаки», облучения, фитоценоз, подземный грибной разум, возрожденные мертвецы, техника-зомби и, конечно, под копирку выведенные персонажи, которые говорят так, будто только что поели трактатов по философии Слотердайка, но запили их самогоном.
Автор под микроскопом
Алексей Иванов — это не просто писатель, это жанр. Вечный студент кафедры «История Отечества и паранойя»: вчера — старообрядцы в экстазе, сегодня — грибы с интеллектом, завтра — носки, которые захватили человечество через пыльную щель в сапогах сибирского рабочего.
Каждый новый роман Иванова — как экспедиция в советскую телепередачу, только вместо ведущего — уставший гриб с дипломом историка. У него даже стиль пишет от лица архива: скрупулёзно, тяжело, со слезой на каждом абзаце и ссылкой на ГОСТ.
А главное — он всё время мечтает построить вокруг сюжета такую бетонную декорацию, чтобы читатель, даже если решит сбежать, стукнулся головой об герметичный купол фона. Без капонира не обходится ни одна сцена. Без фитоценоза не проговорит ни один герой. Всё — как в плохом квесте: сначала прочти 800 страниц про биозону, потом поймёшь, почему трактор ожил и пошёл жрать рабочих.
И ведь не скажешь, что Иванов не умеет писать. Он умеет. Просто делает это с упорством завхоза, который решил, что если он один раз написал про тайгу — то теперь обязан описывать все виды растительности на Урале вплоть до последнего мха. С любовью. С каталогом. С гипсом на душе.
Сюжет для домохозяек и лесопатологов
Завязка у «Вегетации» такая, что сценаристы «Ментовских войн» нервно жмутся к клену. Был у нас брат Серёга — ревнивец с лицом понурого бульдога и моторикой карательной психиатрии. Он не долго думая грохнул соперника по прозвищу Харлей (куда уж без романтики) и утопил его вместе с мотоциклом — как говорится, любовь зла, особенно если бензином пахнет.
Параллельно в кадр въезжает второй брат — Митя. Учёный, фитоценолог, весь из себя с интеллектом и вопросами. Только выясняется, что он — не совсем он. Точнее, совсем не он. Это не Митя, а цифровой слепок его личности, пересаженный в тело убитого Харлея грибным нейроинтернетом. Всё честно: пуля в груди, флешка в мозгу, Серёга в ступоре. Добро пожаловать в роман, где брат — это тот же враг, но с научной прошивкой и спорами вместо слёз.
Лес, между тем, недоволен. Его облучили с китайских спутников, как картошку на экспорт, и он решил, что будет мстить. Мстить по-биологически. Прокачался, нарастил грибной мозг — мицелярис, завёл подземный вай-фай и поднял из мёртвых трупы и технику. Вышли, значит, зомби-экскаваторы и начали жрать людей. Причём строго по технологической карте: сначала глаз, потом душу, потом тракторный парк.
А в центре всей этой фитофантазии бегает Маринка — дочка весны и анархии. То ли она любит Серёгу, то ли Харлея, то ли просто лес ей ближе, чем вся эта мужская шизофрения. Она скачет между ними, как белка на передозировке кофе, а рядом дяди-бригадиры молча считают «вожаков» — специальные деревья, которые стоят «косарь» за штуку, и мечтают дожить до отпуска в Туапсе.
В финале Иванов делает эффектную грибную шапку в духовке: оказывается, лесу на людей плевать. Он давно перешёл на другие формы жизни, и все эти наши страсти — это как муравей, решивший рассказать бетономешалке, что любит её. А бетономешалка уже крутится, и мешает, и готова залить тебя в фундамент.
Мораль проста: природа не мстит, природа просто не в курсе, что вы существуете. И после прочтения «Вегетации» остаётся один вопрос — это всё был роман, или просто утечка протоколов из лаборатории под Ямантау?
Герои как набор хлама.
Сразу скажем честно: если ты ждёшь от «Вегетации» тонких персонажей с глубиной, сложной мотивацией и живым диалогом — тебе точно не сюда. Тут герои собраны по принципу «а что там было в ящике с анекдотами про работяг». Все ходят в спецовках, разговаривают как колонка с анекдотами 1986 года, а думают — через споры.
Серёга — это такой «мачо-тракторист», у которого вместо головы — поршень от КамАЗа, а вместо мотивации — ревность, замешанная на тоске по Маринке и старому уралу. Он убивает, он страдает, он таранит чумоход, он ревнует — всё с одинаковым выражением лица, словно в юности его ударило корягой по черепу и с тех пор в голове осталась только одна мысль: «моё». Его трагедия в том, что он хочет быть героем, но написан так, как будто списан с ценника в «Леруа Мерлен»: крепкий, дешёвый, без гарантий.
Митя — ходячий логический глюк. Он вроде бы брат, но вроде бы и не брат. У него — тело Харлея, лицо интеллигента и прошивка гуманитария, у которого на жёстком диске вшиты травмы, сомнения и какой-то левый мицелий. Это не персонаж, а доктор Франкенштейн от фитоценологии: психотерапевт бы бросил практику, встретив его на диване. То ли он философ, то ли труп с апгрейдом. Читателю остаётся только одно — сесть рядом и тоже задуматься: «а я кто?»
Маринка — единственная женщина в этой грибной теплице, и её роль — метаться между двумя формами токсичной мужественности. Она как муха-путешественница: вечно в дороге, вечно между кем-то и где-то, вечно в попытке не утонуть в грибном бульоне мужских страстей. Вроде бы хочет свободы, вроде бы — любви, а по факту — просто не может выбрать, кто ей меньше надоел. То ли парень с лопатой, то ли парень с прошивкой.
Типалов и Алабай — два генератора тестостерона в стиле «поговорим на кухне, пока варится пельмень». Один — дядя и бригадир, другой — конкурент, оба будто сбежали с корпоративной вечеринки леспромхоза. Ведут себя как начальники смены в ТЦ «Мега» в новогоднюю распродажу: кто быстрее урвёт «вожака», тот и батя. У них диалоги, как драка теней — шумно, но без смысла. Один говорит: «Пойдём, наварим», другой отвечает: «А ты попробуй у меня оттяпать». Всё, что нужно знать об их мотивации — в бухгалтерии и в бутылке.
Стиль как компостная яма Если бы стиль этой книги можно было понюхать, то первые две страницы пахли бы влажной фанерой, следующая глава — старым солдатским носком, а потом пошёл бы чистый перегной, с нотками гнилой метафоры и изюминкой из уставшего интеллекта.
Абзацы у Иванова тяжёлые, как мешок картошки после дождя: ни поднять, ни бросить. Каждое предложение тянется, как очередь в паспортный стол, а сцены разворачиваются с такой скоростью, что старый пень мог бы раньше добежать до развязки. Время там течёт по грибной логике: сначала вяло, потом спорами, потом ты уже сам становишься частью сюжета и начинаешь медленно фотосинтезировать от отчаяния.
А сравнения! О, эти сравнения. Словно кто-то открыл ворота во внутренний мир уральского поэта, уснувшего на лекции по биологии. «Трава в глазах, как мысли в мозгах депутата» — это не гипербола, это уровень. Герой не просто смотрит — он «втыкает взгляд, как гвоздь в проросший пень». Герой не просто идёт — он «врастает в пространство, как интерферентный скарабей в зону зыби». Ты не читаешь — ты буксуешь. Не в тексте, а в торфянике слов, из которого уже не выбраться без помощи лесничего и пары колёсных харвестеров.
Иногда кажется, что Иванов пытается переписать «Войну и мир», но через мульчирование. Берёт идею, закапывает в землю, сверху — слой фитоценоза, потом облучает, потом пишет главу. Получается не стиль, а лесная экосистема из слов, где каждое понятие прорастает в шишку, а каждая фраза — в мох. Это уже не литература, а ботанический сад, где ты не читатель, а удобрение.
Великая идея — или великая пародия Кажется, Иванов хотел сказать что-то важное. Что-то на уровне «Природа умнее нас», «Человек — лишь временный квартирант на этом мхе», «Настоящий разум растёт из подземных грибов, а не из лекций по гуманитарным наукам». Но по факту вышло так, будто Природа просто заскучала, включила режим «беспощадный косплей» и решила разыграть собственную версию «Терминатора» — но не на чипах, а на биотопливе. И вместо Шварценеггера — вожак-берёза с вай-фаем и грибными щупальцами.
Ты открываешь роман в ожидании тонкой философии, а получаешь лозунг из календаря на даче: «Поливай — и будет тебе счастье». Или, если по-глубинному: «Меньше думаешь — быстрее прорастаешь». Каждая попытка автора занырнуть в глубины бытия сопровождается таким гулом пафоса, что где-то в стороне падает шишка и ломает четвёртую стену.
Вместо философии — натужный фьюжн из экологической паники, мицелиального самосознания и старой доброй истерики по поводу того, что человечество опять всё про…сло. Идеи у Иванова будто тоже вегетируют: сначала медленно проклёвываются, потом что-то бормочут про фитоценоз, потом вянут на глазах, потому что текст поливать забыли, а всё внимание ушло на очередной капонир или труп под дождём.
А если говорить начистоту, то главная философская мысль «Вегетации» звучит так: если долго сидеть в сыром лесу и не лечить паранойю, то ты тоже станешь деревом. Только не ясным и высоким, а таким, знаешь, поганочкой с лицом гуманиста.
Грибная похлёбка с привкусом разочарования
«Вегетация» — это блюдо, в котором автор смешал грибной суп, инструкцию по технике безопасности и бразильский сериал про любовь треугольником. Вынесли на стол, подали горячим, а на вкус оказалось как холодный компот с тухлым огурцом. Ты его ешь, потому что вроде как культурно надо, но где-то на пятой ложке начинаешь подозревать, что это месть повара всему человечеству.
Страницы хрустят, как подгнившая щепа, диалоги звучат, будто их репетировали лесорубы на похмелье, а идеи — как огрызки чужих монологов, выловленные из чайника с мицелием. Книга заявлена как философская фантастика, а по факту — это грибной холст, на котором кто-то в приступе вдохновения решил изобразить человека, но кисть у него всё время вырывала берёза.
Ты дочитываешь до конца, и у тебя два состояния на выбор: либо ты начинаешь философски чесать затылок и шептать «Я тоже, возможно, гриб», либо просто встаёшь, стряхиваешь с себя споры, выключаешь свет и клянёшься больше никогда не брать в руки книгу, в которой слова «вожак», «коллигент» и «бризол» встречаются чаще, чем у Чехова слово «вишня».
В результате «Вегетация» — это не роман, а литературный аквариум, в котором рыбки давно сдохли, но автор продолжает уверять, что вода — живая, просто ты не умеешь смотреть.
