Книга называется «Азбука голоса», а звучит как утреннее радио на кухне после трёх дней поминок: кто-то бормочет про войну, кто-то — про свадьбу в Петровском дворце, кто-то орёт «где деньги, Леночка?!», кто-то просто всхлипывает в уголке. Всё это по задумке автора должно быть полифонией, но на деле — базар в голове у человека, который ел на ночь селёдку с морфием.
Сюжет? Ага, щас. Сначала свадьба. Роскошная, с фатой и пафосом, прямо как реклама крема для душа: «Белицкая! Никаноров!» — орёт кто-то из загса. Проходит месяц — и тот же голос орёт: «Гроб выносят!» Жених умер. Фата — та же, только траурная. Зал — тот же, только морг. А дальше: девятый день, сороковой. Родня, кекс, кухонная философия. На карточках — пусто, пин-кодов нет, вдова у окна. Вопрос один: а не лохотрон ли была любовь?
Дальше Волос включает рубрику «воспоминания всех подряд». Старый режиссёр Кондрашов — мечта Фейсбука 60+: вспоминает кино, где львы, актёры и советский алкоголизм. Его дочка Лилиана — словесный инстаграм-фильтр, живёт наполовину в анекдотах, наполовину в постельных сценах с рассказчиком. Подросток Никанор — школоло с травматом, которое инсценирует смерть и собирает донаты с фейкового стрима, пока кто-то из подписчиков не дохнет по-настоящему. Ну и сам Шура. Он же Александр. Он же «всё будет в шоколаде». Обаятельный жмот с бизнесом из воздуха и фуляром от Зары. Он кидает старика на почти миллион баксов под предлогом «брат в Женеве», женится, умирает, и исчезает, оставив после себя три коробки тряпья и дыру вместо биографии.
Понять, зачем это всё, невозможно. Читатель всё время чувствует себя как гость на поминках, который опоздал на похороны, но вовремя к кексу. Все говорят, все умные, все что-то помнят, но всё уже поздно. Книга мечется между форматами как подросток в TikTok: тут мемуары, тут поток сознания, тут аудиосообщение с истерикой. Каждая глава — как сосед по купе, который рассказывает свою жизнь, пока ты пытаешься заснуть.
Волос вроде как хочет быть серьёзным. Но серьёзность обрывается в момент, когда понимаешь: единственное, что связывает все линии, — это кекс. Он есть на свадьбе, на поминках, в кухонных сценах, в памяти, в кишечнике и в мозгах. Это не роман, а буханка церковного хлеба, по которой водили ножом, но резать не решились.
Литературный лайфхак от Волоса: слепи кекс из всего, что нашёл в холодильнике
Андрей Волос — фигура уважаемая, маститая, по всем критериям — с бородой, наградами и полным доступом к метафорам. Но то, что он вытворяет в «Облаках перемен», иначе как экзистенциальной нарезкой с похмелья не назовёшь. Здесь он не мэтр, а студент на продлёнке. «А давайте сделаем роман, в котором каждый говорит по-своему, но всё это будет одно большое высказывание о жизни!» — говорит Волос, хватает тупую монтажную линейку и лупит по сюжету, как пьяный резчик по мякоти.
Получается месиво. Он зовёт это полифонией. Но на вкус — как окрошка, в которую случайно уронили диктофон. То мемуары, то поток сознания, то фейковый суицид с кетчупом, то инвестор с лицом жулика из рекламы БАДов. Между ними болтается кекс — и, кажется, это единственный персонаж, у которого есть внутреннее развитие.
С пафосом у Волоса всё стабильно. Он его любит. Причём не литературный, а такой... дворцовый. Гладкий, ламинированный, как пол в Петровском путевом. Это ж не просто локация, это метафора всей книги: сверху золото, снизу — плитка, а в бокалах — просроченный «Советское». И вот тебе роман такой же: смотришь — будто белый мрамор и живые голоса эпохи, а вчитался — пластик и крошки от кекса со вчерашних поминок.
Хуже всего то, что Волос всерьёз решил поговорить голосами народа. Он хочет быть хроникёром, хочет дать слово вдовам, мошенникам, старикам, влюблённым, школьникам, даже свадебным регистратам. Он старается. Меняет интонации. Подбирает лексикон. Шарит по чужим головам, как карманник по чужим сумкам. Но всё тщетно. Потому что в каждом голосе — доносится его собственный тембр, бархатный и самодовольный, как реклама парфюма на радио «Орфей».
Волос не пишет про людей. Он исполняет монолог через маски. Маска подростка. Маска старика. Маска вдовы. Все персонажи — как будто сделаны из пенопласта, наспех покрашены и посажены за общий стол, где кекс подают на первой и последней странице. У всех разный голос, но один рот. И это рот автора.
Эхо его эго слышно везде. В каждое «ты не понимаешь…» вписан он сам. Каждое «он молчал» — это он, позирующий перед зеркалом. Каждое «вспоминал» — он, на цыпочках, чтобы камера взяла поближе. Это не многоголосица. Это сольный концерт, на котором зрителей заставили надеть костюмы статистов.
Андрей Волос хотел нарисовать полотно. Получился чек за похоронный банкет: кекс есть, пафос есть, речи сказаны, деньги списаны, душа — где-то между пин-кодами и цитатами про «вечную любовь». Праздник закончился. Осталась посуда. И лёгкий запах фальши.
Облака перемен, или Как Шура вошёл в брак и вышел в морг
Сюжет в этой книге не развивается — он лежит лицом вниз, под куском кекса, и иногда подаёт признаки жизни. Волос делает вид, что это литературная сложность. Но это просто сценарий свадебного видео, смонтированный обратным монтажом: сначала невеста, потом гроб, потом вопросы к банку.
Всё начинается с того, что Лена Белицкая выходит замуж. Красиво, громко, с масками, фатой и торжественным «Белицкая! Никаноров!», как будто объявляют не брак, а новое пополнение в списке Forbes. Свадьба проходит в Петровском путевом дворце, потому что где ещё должны жениться герои Волоса, если не в здании, которое уже сто лет как символ торжественно-бессмысленного пафоса.
Проходит месяц — и та же Белицкая, только уже в чёрной фате, сидит в морге. Шуру выносят. Не в смысле «понесло» — в смысле реально выносят. Гроб, венки, гости с одинаковыми лицами. Те же декорации, только шампанское заменено «пять капель на нервах», а вместо крика «горько!» — неловкое покашливание над телом.
А дальше — девятый день, сороковой, кухня, чай, хлеб, кекс, пин-кодов нет, карточки пустые, бабки ушли вместе с Шурой в тайную сингулярность. И Лена, глядя в окно на тёмный парк, думает: а была ли любовь? Или это была просто гостевая регистрация на развод с реальностью?
Но Волосу и этого мало. Он начинает вставлять в текст других персонажей, как будто боится остаться с пустым холодильником. Вот «Лилиана» — персонаж, который разговаривает, как будто одновременно диктует пост в Facebook, приглашение на свидание и аннотацию к сборнику эссе. Её речи — как витражи из мыла и фразочек. Они красивые, но трогаешь — мыльно и скользко.
За Лилианой ползёт «Кондрашов» — старик, бывший режиссёр, ныне ритуальный монологист. Он вспоминает съёмки, львов, актёров и жизнь, которой не было. Дом подмосковный, конечно же, заложен, потому что в этом романе всё, что старше трёх дней, — либо в залоге, либо в гробу.
Следом врывается «Никанор». Тут стиль меняется: нас сразу бьют по зубам лексикой уровня «мама не узнает». Никанор — школяр с философией из паблика «Цитаты быдла». Он инсценирует суицид с кетчупом, убивает админа из «Осы», собирает донаты и говорит так, будто живёт в голове тикток-рэпера. Волос называет это «новый голос поколения». Но звучит как голос из-под батареи: сипло и со скрежетом.
И наконец — «Шура», он же Александр. Самый обаятельный. Самый холёный. Инвестор без инвестиций. Он обманет, разведёт, обналичит, подложит бумагу на подпись, продаст мамину цепочку и скажет, что это вклад в будущее. Шура — это не герой. Это пластмассовый Икар на пафосных крыльях, который сгорел, не долетев до налоговой.
Итог всей этой вакханалии: вместо «облаков перемен» — осадок из недоверия, мутного кекса и вопросов «а кто все эти люди и почему у них один автор?»
Что это вообще было? Или как Волос зажарил полифонию и подал как шурпу с поминок
Перед нами не роман. Не текст. Не литература. А протухший винегрет из голосов, который автор вывалил в миску и забыл посолить. Волос на голубом глазу называет это «Азбукой голоса». Чувствуешь? Азбука. Голоса. Как будто нас ждёт нечто стройное, органичное, хоровое. На деле — спазматическое гортанное мычание тридцати персонажей, у каждого из которых словарный запас на два притопа и один выдох.
Он называет это полифонией. Да какой, к чёрту, полифонией? Это какофония в дурдоме, где каждый орёт в разное окно. Тут тебе вдова, тут режиссёр, тут тинейджер с травматом, тут Шура с лицом банка «Солидарность». Все говорят, все важные, все рвутся в историю. В итоге — гул, как на похоронах диктора Центрального телевидения, но вместо гимна — бубнёж про пин-коды и любовь.
Стиль? Рваный. Как будто текст собирали в темноте из черновиков и старых голосововых. Сюжета нет. Есть свадьба, есть гроб, есть кекс. Между ними — мозаика из соплей, флешбеков и фальши, обильно залитая мнимой глубиной. Всё это якобы «жизнь». Но выглядит, как архив Telegram-канала «Московская кухня. Драма и фарш».
Волосу показалось, что он пишет панораму России. Типа вот она — страна, где свадьбы, похороны, кидалово, подмосковные дома под залог, и подростки, стреляющие из «Осы» за донаты. Только всё это не панорама, а аттракцион «Постсоветский дурдом», где сценарий писали пьющие из соседних палат.
Каждая глава — как новый ларёк в парке: здесь у нас «Петровский путевой дворец», там «Морг с гарниром», дальше «Кондрашов говорит», потом «Никанор стреляет», потом снова кекс. Кекс — главный герой этого романа. Он единственный, кто проходит через весь сюжет и не врёт. Он есть всегда: на свадьбе, на девятом дне, на сороковом, на кухне, в тишине, в памяти, в глотке, в финале. Кекс — это символ честности, которую Волос утопил в сиропе «умного монтажа».
Он думает, что сделал конструкцию. Что придумал форму. Что сказал новое. А получилось — литературное панно из глянцевых тряпок, приклеенное к стене скотчем. Всё сыпется. Всё хрустит. Всё вроде бы блестит, но пахнет странно. Как похоронный зал, в котором забыли выключить кондиционер и выносить тела.
Это не азбука. Это букварь утраты стиля. Это не голоса. Это афония литературной самоуверенности. Это не роман. Это — перечень неотправленных голосовых, найденных в телефоне покойника.
«Облака перемен»: туман недоразумений с гарниром из кекса
Это не облака перемен, а туман недоразумений, потому что никаких перемен в книге не происходит: свадьба превращается в похороны уже на третьей странице, герой исчезает, и на этом развитие останавливается. Всё, что дальше, — пересказ последствий и чужих голосов, а не история движения.
Волос положил перед читателем свадебный торт и похоронный кекс в одной упаковке, потому что текст построен на резком склеивании несочетаемых эпизодов. На одной странице — гламур Петровского дворца, маски и шампанское, на следующей — морг, траурная фата, пустые карты. Никакой драматургии между этими точками нет: читатель сам должен склеить. Это выглядит не как авторский приём, а как неряшливая нарезка.
Роман напоминает чемодан без ручки: тащить тяжело, выбросить жалко. Почему? Потому что он объёмен, напичкан персонажами, стилями, вставками, но внутри нет сюжетного каркаса. С каждой новой главой не становится яснее, что происходит; ты читаешь из инерции, потому что «Волос — серьёзный автор», но понимаешь, что несёшь пустоту.
Читатель превращается в официанта на поминках, потому что весь текст построен на чередовании кухонь, траурных столов и чужих разговоров. Персонажи бесконечно говорят, спорят, вспоминают, но не действуют. Ты, как читатель, просто носишь подносы с их репликами: в одной главе — кекс Лилианы, в другой — донаты Никанора, в третьей — карточки Шуры. И при этом не понимаешь, кто вообще эти люди, потому что автор не удосужился их связать между собой.
Итоговая нота, или Когда голос обернулся эхо и стыдом
Волос хотел создать «Азбуку голоса». Ключевое слово — «хотел». На выходе получился букварь эха, где каждая буква — это чей-то надорванный вскрик, который не то чтоб ты не помнишь, а не понимаешь, зачем он здесь вообще прозвучал. Азбука предполагает структуру. Последовательность. Логику. А здесь — свалка речей, где “А” — это “А-а-а!”, “Б” — “бабушка умерла”, а “Я” — это, конечно, автор.
Вместо хоровой многоголосицы — какофония, где каждый герой говорит в пустую кастрюлю, а текст гудит, как вентилятор в морге. Голоса не складываются. Они разъезжаются, скрипят, звенят, как ложка по эмали, и вызывают не сочувствие, а головную боль.
Из «облаков», которые Волос так старательно надувал, вышел не дождь перемен, а морось из фальши и суеты. Фальши — потому что за пафосной подачей ничего не стоит: любовь не чувствуется, горе не проживается, аферы не пугают, мемуары не трогают. Суеты — потому что текст мечется между жанрами, голосами, форматами, как официант без подноса на корпоративе без смысла.
Книга не работает ни как роман, ни как исповедь, ни как документ времени. Это литературная имитация жизни, где персонажи не живут, а исполняют роли в пьесе, которую написал сценарист, не дочитав собственные черновики.
А если отбросить всё — сюжет, стиль, многоголосие, кекс, карточки, дворцы, поминки — и остаться только с тем, что есть на самом деле, получится ровно одно слово: распад.
Если это и перемены, то только в худшую сторону: из литературы — в литературный распад.
