Именно так и ощущается эта книга — как запойное блуждание по сюжетному бездорожью, где вместо тропы — мох, вместо карты — пьяный шёпот шамана, а вместо смысла — кастрюля с гарниром из забвения.
Вместо мистического реализма — деревенский неосюр с привкусом крапивного супа. Каждая страница скрипит, как кирзач на перевале, а сюжет топчется по кругу, будто лошадь без седока. Сапоги в грязи, мысли в киселе, диалоги на уровне «ты кто? не знаю. а ты?» — и всё это выдаётся за великую тайну. Тайна в том, как это вообще допечатали.
Начинается с Панночки, который ищет Асю, которую, сюрприз, никто не помнит. И понеслась: мистика, исчезновения, забывания, как в дурной мыльной опере, снятой для ведомства лесного хозяйства. Персонажи теряют память, читатель — терпение, редактор — совесть. Получается парад забывания, где гуппи бы почувствовала себя Шерлоком.
А вот лошади! Они — как совесть автора: появляются, пугаются и бегут. То мёртвые, то живые, то философски всматриваются в текст. У них больше драматургии, чем у всей базы вместе взятой. Когда конь шарахается от Аси, он не боится мистики — он просто не хочет снова участвовать в этой литературной лотерее. И мы его понимаем.
Ася — это не персонаж, это спецпредложение недели в гастрономе коллективного бессознательного. Её забыли все? Не беда! Она сама вышла в зал, легла на витрину и оформила себя как деликатес. Трагедия? Нет, блин, не дождётесь. Это не Чехов и не Лесли Джеймсон, это рубрика «Всё по 199» в отделе мясных символов. Героиня, которая пришла в роман, чтобы исчезнуть и попасть в кастрюлю. Такая вот саспыга по-домашнему.
Дальше — хуже. Роман превращается в кулинарный марафон: кипят котлы, спорят о специях, лошадей используют как приправа для атмосферы. Мужики ходят кругами, точат ножи и бормочут: «А пахнет-то как!» Мистика? Нет, это Алтайская «Кулинарная битва сезона» с элементами каннибалистского реализма. Ждали хоррора — получили «Едим живое. Выпуск №33».
Катя, наша героиня‑повариха, среди всего этого шабаша выглядит как санитар на дискотеке. Когда все уже стоят со столовыми приборами и салфетками на шее, она говорит «нет» — и тут же рушится весь моральный фуршет. Звучит ли это как драматургический финал? Скорее как объявление на двери общепита: «Мясо закончилось, идите домой».
А сам финал — это не кульминация, а грустная шутка. Представьте хоррор, где убийца весь фильм затачивает тесак, а в конце выходит титр: «А вообще, подумали и передумали». То есть не резать, не готовить, просто — спасибо, что пришли. Это даже не антиклимакс, это культурный чих. И да, аплодисменты режиссёру — от самого режиссёра. Саспыгу можно не есть, но вот такой литературы лучше вообще не подавать.
Но главное в «Саспыгe» даже не финал, а стиль — или, если точнее, его кулинарный суррогат. Автор пишет так, будто в момент сочинения бродила по кругу с туристическим котелком на голове. Слова не просто кружатся — они пьяно виляют между страниц, как табун лошадей на дискотеке. Предложения падают, спотыкаются, лезут в текст с видом «а мы точно сюда?» Получается не проза, а методичка по выживанию в стиле «Как заблудиться в трёх соснах и списать это на магию». Каждая глава — будто отчёт о провалившемся походе: еды нет, вода мутная, все забыли, зачем пришли.
Диалоги? Это отдельный праздник. Мужики матерятся, как будто за них расписывается пьяный столяр. Бабы вздыхают так, словно повторяют заголовки из журнала «Сельская драма». Всё это вместе звучит как пьянка, записанная на диктофон и выданная за хоррор. Если и страшно — то от стиля. Это литературный хоррор уровня «крестик-нолик с ремарками».
А теперь к обещанной саспыгe. Где она, где этот мифический ужас, это чудовище алтайских легенд? А нету! Вместо неё — гриль-сюрприз с гарниром из предсказуемости. Нас кормят не мистикой, а подогретыми на костре клише. Ожидали ведьму — получили тушёнку. Хотели катарсис — схлопотали гастрит.
Персонажи тем временем празднуют литературную смерть. Панночка орёт на фоне, Катя мешает кашу, Ася превращается в утренний спецзаказ. Лошади уже не играют — они сдались. Это не сюжет, это самодеятельность, репетиция сельского театра, где каждый акт заканчивается звоном ложек и репликой: «Ну, понеслась».
А потом — мораль. «Саспыгу можно не есть». Вот так, без соли и специй. Не философия, не вывод, а фраза уровня «Не суй пальцы в розетку». И ты сидишь с этим финалом, как с пустой миской после столовки: вроде поел, а по факту — опять лапша. И не на ужин, а на уши. Спасибо, конечно. Больше не надо.
Самое страшное, что роман делает круглые глаза и пытается прикинуться философом. Мол, тут вам и насилие, и память, и свобода — берите, не стесняйтесь. Но за этим высоколобым фасадом прячется старая застиранная майка с логотипом «глубина», где от слов остались только нитки, а от смысла — запах. И автор носит её с гордостью, как будто это Нобелевская мантия, а не тряпка с дачи.
Атмосфера романа — как инсталляция в музее неудачных туристических буклетов. Алтай здесь напоминает загородный аттракцион: «Горы — есть, туман — прилагается, дождь — по расписанию». Только вместо мистики — ощущение, что вас заселили в хостел с анимацией «избушка на курьих ножках: день первый». Местами страшно, но только от того, как это написано. Мистика? Это гарнир, который забыли подать.
А язык книги — как если бы Гугл-переводчик решил поиграть в Зощенко. Каждое предложение — или обморок, или судорога. Скобки лезут в текст, как турист в палатку после литра самогона. Ремарки — на уровне «ну ладно», «или всё-таки нет». Это не стиль, это литературный чат пятиклассников в три часа ночи. Сельский клуб «Кашевар и Память» объявляет новый кружок: «Состряпай роман из ничего».
Персонажи? Это не герои, это реквизит. Мужики — для антуражного мата, женщины — чтобы ахать, и только Катя-повариха напоминает, что в книге есть кто-то с органами восприятия. Её подвиг? Она не берёт ложку. Всё. Если бы Толстой это увидел, он бы не пошёл на Бородино — он бы пошёл напиться. Вместо битвы — дегустация. Вместо духа — духовка.
Ася, которую обещали как трагедию, с честью проходит путь до горячего блюда. Её личная арка — это меню дня: сначала закуска из страдания, потом жаркое из самоисчезновения, и на десерт — мораль в сиропе. Даже школьная столовка в понедельник выглядит драматичнее.
Философия тут подаётся как цирковая программа: под куполом пустота, на арене — лекция про то, что есть плохо, а не есть — лучше. Звучит как сценарий для санитарного стенда: «Скажи „нет“ — и получи медаль „Я молодец“». Глубина? Это даже не лужа. Это влажная точка на пыльной дороге.
Сравнение с классиками? Безжалостно. Булгаков создавал «Мастера и Маргариту», а Шаинян — «Кастрюлю и Девушку». У Кафки — жук. Здесь — закуска. У Гоголя — мистика. Здесь — тушёное месиво. Писательская традиция изуродована, как борщ из порошка.
А мораль финала — это не контрольный, это метафорический тапок в лоб. «Саспыгу можно не есть». Ну спасибо, блин. Это не завершение романа, это объявление на дверях советской столовой. Уровень осмысления: «мокрое — не трогай, горячее — не ешь». Представьте, что «Титаник» тонет три часа, а в конце надпись: «Купаться запрещено». Или «Ромео и Джульетта» обрываются ремаркой: «В следующий раз просто позвоните». Вот такая глубина, вот такой финал. Не трагедия, не катарсис — табличка из туалета, и то с большей драмой. Мистика? Скорее мистификация. И да, приговор выносят не героям, а нам, наивным читателям, поверившим в горы, ужасы и смысл.
В целом «Саспыга» — редкий случай, когда читатель чувствует себя не просто героем книги, а жертвой массового литературного розыгрыша. Его тоже стирают, забывают и втаптывают в сюжетные тропы с такой же лёгкостью, с какой автор забывает, зачем она всё это начала. Шёл за мистикой — а попал на кухню полевой столовой, где философия приправлена кашей из концепций «на глазок».
Плохая ли это книга? Да. Ещё раз да. Да без сахара, да без соли, да со слипшимися страницами. Но это не просто провал — это глыба самодовольной пустоты, достойная попасть в музей литературных фальшивок. Её место — рядом с брошюрами «Как приготовить борщ, не выходя из метафоры» и «100 блюд из смыслов, которых нет». А как литература — это как каша из топора, только без топора и без каши.
Жанровая ориентация книги напоминает подростковый бунт: «Я мистика! Я философия! Я хоррор!» — а по факту ты стендап в домике лесника. Тут тебе и шутки, и лошади, и кашеварство, и саморазвитие в придачу. Получился не роман, а программа кружка «Поход и Бред» при клубе анонимных читателей.
А повторяемость — это просто литературный ад на петле повтора. Всё идёт по кругу: забыли, пошли, вспомнили, опять забыли. Такое чувство, что автор закольцевала сюжет в режиме «пельмени на сковородке»: одни и те же сцены прыгают перед глазами, пока не сгорят. И ты уже сам не понимаешь — это алтайская мистерия или кастинг на роль осла в буддийском трактате. Не роман, а дрессура: ходи по кругу, не задавай вопросов, ешь саспыгу — и будет тебе счастье.
Зачем это было написано? Возможно, чтобы проверить: можно ли выдать за роман горелую кашу из походных байк, перемешанную с эзотерическим песком. Получилось? Да. Книга вышла. Но читатель в этом эксперименте — не наблюдатель, а крыса в лабиринте, которому вместо сыра сунули фантик с надписью «Глубокий смысл внутри». Распаковал — а там пыль и запах кроссовок. И всё это гордо продают под брендом «Другая реальность». Реальность действительно другая — без логики, без вкуса, без литературы, без тормозов.
А издатели? Эти как в анекдоте про пилота без карты: «Летим вслепую, но красиво!» Серия «Другая реальность» обещает мистику, философию, откровение. А выдают — турбазный реализм с привкусом тушёнки. Такое чувство, что редактор забыл не только сюжет, но и зачем вообще книги издают. У персонажей стирается память, у редакции — совесть.
Читатель же, как водится, делится на два лагеря. Первые делают умное лицо и говорят: «Это постмодерн, ты просто не понял». Вторые, те, кто ещё честен перед собой, вздыхают, как лошади в книге: «Лучше бы мы паслись на лугу». В интернетах — туман. Одни пишут: «Гениально!», другие: «Где мясо?» И ни одного ответа на сакральный вопрос: «А зачем я это читал?» Мистика? Неа. Хоррор? Только стилистический. Кулинария? Холодный суп из амнезии и пригоревшей метафоры.
В итоге «Саспыга» — это не роман, а памятник самозабвенной графомании. Её хочется дарить врагам. Её хочется читать вслух на корпоративе, чтобы отпугнуть вдохновение. Её нужно повесить на стену в школьной столовой с надписью: «Так тоже можно, но не нужно». Книга-забывание. Книга-фантом. Книга, которую надо не рецензировать, а отпевать.
В результате мы имеем не мистический роман, а пособие «Как сварить кашу из мифов и забыть соль на плите». Первый шаг: возьми легенду. Второй: растяни её, как резину на туристическом спальнике. Третий: забудь сюжет — он мешает сюрреализму. Четвёртый: швырни сверху моральку уровня «не ешь руками» и подай с лицом великого пророка. Приятного аппетита, если ваш литературный желудок ещё не свело от отчаяния.
И финальная нота, по громкости напоминающая пук в тумане. «Саспыга» — это не роман, а дымовая шашка, за которой прячется пустота. Это не литература, а треккинг в сторону забвения, где компас сломан, а карта нарисована мелками. Это не книга — это гастрономическая катастрофа с амбициями на философский шедевр. Даже если бы саспыга и правда существовала, её стоило бы оставить в лесу. А эту книгу — в редакторской мусорке, рядом с недожаренными метафорами и просроченной мистикой.
