Книгосмотр, почуяв запах нафталина и квасного креатива, решил устроить тотальную ревизию отечественным фантастам — и повод подоспел сам собой: на полках вновь появились десятки новинок от мастеров жанра, и каждый из них с гордостью рапортует о "новом слове в русской фантастике" — будь то двадцать пятый роман о попаданце в Третий рейх или восемнадцатая сага о том, как прапорщик с телепатией спасает Россию от коварных альфа-центаврианцев.
Презентации идут одна за другой, критики раздают рецензии с выражением лица, будто в рот попала тухлая селёдка, а читатель — тот самый, измученный, но не потерявший надежду — вновь открывает книгу и получает в лоб всё тот же запах нафталина вперемешку с пафосом. Откроешь российскую фантастику — будто вляпался в лужу под похоронным венком: вроде бы отражение звёзд, а на деле — мутная жижа с привкусом вторсырья и душком квасного пафоса. Жанр, который когда-то летал к дальним звёздам и выдумывал будущее, теперь копается в дохлом прошлом, как собака в навозе, надеясь вырыть там гениальный сюжет.
Вместо кораблей — тракторы. Вместо киборгов — прапорщики в портянках. А вместо идей — попаданцы, размножающиеся как кролики после сельской дискотеки. Здесь каждый второй — прогрессор, каждый третий — сталкер, а каждый первый — спаситель отечества с лицом уставшего мента.
Российская фантастика сегодня — это сельское кладбище, где кресты давно перекосились, венки выгорели на солнце, но каждый новоявленный графоман продолжает вскакивать из могилы с криком: «Я — Стругацкий!» Читатель идёт за звёздами, а попадает в сарай, где пыльные гири, облупленные стены и эльф с перегаром пьёт «Жигули» под шансон.
Раньше фантасты писали будущее — теперь они пишут инструкцию по выживанию в давно сдохшем СССР. Гиперлупы заменены на оглобли, инопланетяне на америкосов, а каждый роман — как армейский дембельский альбом: страшно, смешно, и всё в камуфляже.
Не книга — а политинформация с картонными эльфами. Не герой — а завхоз с АКМ и манией величия. Читаешь — и чувствуешь: фантастика умерла, но продолжает выпускать том за томом, как зомби, которому на карточку капает гонорар.
А теперь давайте разберёмся, кто именно рычит из этих книжных могил и почему у каждого второго писателя вместо сюжета — штык, а вместо фантазии — методичка.
Жанровые грехи, или Четыре всадника апокалипсиса по-русски
Если российская фантастика — это кладбище, то по аллеям там скакали бы не единороги и не звездолёты, а четыре вконец облезлых всадника местного апокалипсиса. Каждый со своим диагнозом, каждый с собственной бутылкой дешёвого портвейна и романом под мышкой.
Первый — Попаданец-Гибрид. Главный таракан отечественного воображения. То он майор ФСБ в теле студента-хипстера, то он «наши в Берлине», то просто электрик из Пензы с божественным даром выживания в любой реальности, хоть в феодальной Японии, хоть в Вавилоне, хоть в своём гараже. Размножаются они как тараканы в студенческой общаге: однажды увидел — потом уже не избавишься. Читатель перелистывает страницы с выражением лица, будто ест холодную манную кашу: знает, что уже поздно, но всё ещё надеется на чудо.
Второй — LitRPG-перекачанный. Герой качает ловкость, интеллект, силу, а читатель теряет последние проценты мозга, ещё способные к критическому мышлению. Плюс сто к скуке, плюс двадцать к стереотипам, минус двести к литературности. Там всё как в игре: урон по морали, бафф на сюжет, и, конечно же, бесконечный лут из фраз вроде «он знал, что должен стать сильнее». Внутри — интерфейс, диалоги уровня школьной пьесы, и квесты: убей дракона, спаси деву, заодно пойми, зачем ты всё это читаешь.
Третий — Ура-Патриот НФ. У него в одной руке — лазер, в другой — георгиевская ленточка, а в глазах — ненависть к НАТО, инопланетянам и тем, кто не ставит пять звёзд на «Литресе». Каждая ракета здесь летит не в космос, а в картошку на огороде. Всё прогнило, но наш герой — инженер из Подольска с характером полковника КГБ и внутренним голосом диктора «Время». Его миссия — спасти Россию в параллельной реальности, а заодно доказать, что можно победить разумную цивилизацию с помощью рогатки, танка и лекции о духовности.
Четвёртый — Серьёзность до гроба. Этот жанровый грех как плитка на кладбище — тяжёлый, серый и навсегда. В мире, где давно пора хотя бы хихикнуть над своими штампами, наши фантасты пишут с выражением лица, будто комсомольская партсобрание по спасению вселенной идёт прямо в их голове. Шутка? Не дай Бог. Ирония? Извините, мы тут космический флот отправляем в галактику имени Жукова. Всё серьёзно, всё как в детстве на «Зарнице». В результате — жанр, который не умеет смеяться над собой, уже не фантастика. Это отчёт в прокуратуру с элементами магического реализма.
Сергей Лукьяненко, или Кормчий троллейбуса без руля
Есть в русском фэнтези фигура, которая стоит как памятник на пересечении улиц «Раньше было лучше» и «А чего вы хотели». Имя ей — Сергей Лукьяненко. Писатель, который однажды породил «Ночной дозор» — и с тех пор ездит по кругу в этом троллейбусе без конечной, с потухшим табло и водителем, который сам себе кондуктор, сам себе кассир, сам себе Стругацкий.
Первые «Дозоры» были как коктейль с ментолом: бодрили, освежали, казались новыми. Сейчас это похоже на чайный гриб в банке — бродит по инерции, пузырится смыслом и немного попахивает уксусом. В каждой книге герой обязательно вновь решает спасти мир, но делает это с лицом пенсионера, которого заставили перетаскивать диван без тапок.
Герои у Лукьяненко теперь стареют не по сюжету, а по паспорту. Антон Городецкий давно выглядит как охранник из «Пятёрочки», который потерял интерес к жизни, но продолжает на всякий случай проверять сумки. Интрига в том, что интриги нет. Зло как всегда коварно, добро как всегда измучено, и всё это перемешано с публицистикой уровня районной газеты: Россия велика, Запад завистлив, магия — в вере, а верить надо в правильные вещи.
Сама вселенная «Дозоров» превратилась в комод бабушки: в первом ящике носки, во втором — закладки, в третьем — томик с «Черновиком». Всё пыльное, всё забытое, всё раз по пять уже читал. К тому же, пока Бекмамбетов снимал из этого блокбастер, Лукьяненко уверовал, что он теперь не писатель, а пророк, вещающий с книжного Олимпа. Только вот гром небесный как-то не звучит, а звёзды — всё те же: Городецкий, Светлана, вурдалаки, соседи с дачи и московский дождь.
Всё это напоминает столовский борщ: вроде знакомо, вроде сытно, но второй день подогрева уже даёт знать. И ты сидишь с ложкой, думая: «Ну может, хоть в этот раз будет по-другому?» Но нет. Лукьяненко не изменяет себе. Он как школьная форма: уныло, привычно, но носить всё равно заставляют.
И если раньше он хотя бы шутил — пусть с каменным лицом, пусть по-дозорному мрачно, — то теперь все книги звучат как внутренний голос учителя ОБЖ, который объясняет, почему НАТО — это зло, а магия — это великая ответственность перед духовными скрепами.
Хотелось бы, конечно, чтобы у этого троллейбуса наконец-то появилась конечная. Или хотя бы водитель стал помоложе. Но увы — мы по-прежнему едем, слушая одно и то же радио, в котором Лукьяненко читает сам себя.
Василий Головачёв, или Телепат в лампасах на галлюциногенной закваске
Если российская фантастика — это гастрономическая ярмарка, то Василий Головачёв — её главный продавец конспирологических чебуреков с начинкой из ядерного патриотизма и эзотерической капусты. Подходи, гражданин, не стесняйся: у нас сегодня скидка на арийские волны, генетическую память и расы, спящие под Уралом.
Головачёв — это когда у тебя в руках вроде бы книга, а по ощущениям — доклад с секретного симпозиума славянофилов-экстрасенсов, прошедшего в сарае под Рязанью при свечах и иконах. Герой, не вылезая из окопа, осознаёт своё происхождение от гиперборейцев, спасает Землю от астральных америкосов и заодно расшифровывает древнеэтрусские послания на заборах Сибири. Всё это — между завтраком и обедом.
Каждая его книга — как баня после трёх литров кваса и удара лбом о патефон: шумно, парит, чешется, но чётко не помнишь, как оказался в этой реальности. Пафос льётся литрами, сюжет скачет галопом по мозгу, а антагонисты — смесь НАТО, рептилоидов и корпоративных ведьм — готовятся к сакральному уничтожению. От глав до глав — сплошная головомойка, где действуют только три закона: удар, молния, Россия.
У Головачёва никто не ходит — все перемещаются по меридианам энергии. Никто не говорит — передают информацию через инфразвук и щитовидную чакру. Диалоги звучат так, как будто их писал шифровальщик с температурой 40 и верой в Звезду Руси.
А главное — всё на мёртвой серьёзке. И если читатель вдруг решит, что это пародия, он рискует быть изгнан из поля славянского сознания. Потому что Головачёв — это не литература. Это боевое заклинание, зачитанное на пыльном подоконнике где-то между снами и ФСБ.
Он пишет так, как будто за его спиной стоит спецназ в бронежилетах с надписью «Родовая Память». Каждый роман — как бы не роман, а пропуск в метафизическое ОВД, где тебя обязательно зарегистрируют как врага, если не проникся.
Головачёв — это когда вместо фэнтези ты получаешь брошюру «Как с помощью древних рун победить Госдеп и воскресить нравственность». Не читатель — бойцовка. Не роман — экзорцизм. Не герой — слесарь-маг с функцией уничтожения цивилизаций.
И вот это всё — не анекдот, а серьёзный вклад в жанр. Клад, я бы сказала. Где вместо драгоценностей — банки с пыльным берёзовым соком, закопанные в землю рядом с пращурами.
Ник Перумов, или Фэнтези по‑русски: сало, сага и самострой на костях Толкина
Если вы думаете, что святыню нельзя переделать под нужды отечественного ЖКХ — вы просто не читали Ника Перумова. Этот литературный бес в кедах — первый, кто с разбегу залез в «Властелина колец», как в чужой холодильник, и не просто съел всё вкусное, но ещё и сварил из остатков борщ по-славянски, щедро приправив его суровым мясом дачным пафосом.
«Кольцо Тьмы» — это как если бы кто-то пририсовал Ленину усы, надел на него плащ с капюшоном и торжественно заявил: «Ну, теперь он у нас — Гэндальф!» И ведь — прокатило. Читатель тогда ещё был молодой, доверчивый, с глазами, уставшими после «Дозоров», и подумал: а чего, может, и правда можно? Можно. Перумов доказал: в чужую Вселенную можно войти без стука, без паспорта, без мыла, и даже без карты — главное, с энтузиазмом. «Кольцо Тьмы» — это не книга, а дачная пристройка к Средиземью, где вместо эльфов — сантехники в мантиях, а вместо интриг — философия уровня пельменной: а может, добро — это и есть зло? Он не просто дописал Толкина. Он его разжал в прапорщики.
В руках Перумова эпос стал венигретом из викингов, магии, пубертата и тьмы, щедро политым пафосом из бутылки «Пафос №3», купленной по акции в «Литресе». Его герои говорят как резиновые декорации — долго, натужно, с предчувствием катастрофы и завистью к живым людям.
Он строит миры с той же страстью, с какой старый слесарь собирает самогонный аппарат из пластиковых бутылок. Всё вроде есть — трубы, давление, даже огонь под казаном — а на выходе либо бахнет, либо ослепнешь. Но он не сдаётся. Он продолжает. Потому что каждый мир — как кирпич на голову читающему.
Фэнтези у него — это не жанр, это соседский ремонт: громкий, бесконечный, с пылью, матами и неожиданным подвалом в космос. Его циклы плодятся, как котята в сарае: один слепой, другой агрессивный, третий ушёл к Камше. Но Перумов держит фронт — потому что он не писатель, он бульдозер, и если перед ним лес — он его выровняет под свою мифологию.
А поклонники? Поклонники Перумова — это отдельная каста. Они ходят по форумам в броне из цитат и говорят шёпотом: он не такой, как все. А ведь действительно — он хуже. Он как торт из пельменей: ты удивляешься, потом пробуешь, потом звонишь врачу.
И всё бы ничего, но он до сих пор там. Пишет. Мнится реформатором. И строит башни из смыслов, которые обрушиваются под тяжестью собственного эго. А где-то в параллельной вселенной старый Толкин бродит по руинам и шепчет: “Who the hell is that guy?”.
Генри Лайон Олди, или Фантастика для тех, кто не знает, что такое удовольствие
Если бы у жанра «уныние с элементами мифологии» был отец, мать и бабка с ведром кипятка — это был бы Олди. Нет, даже не один. Целых два дядьки в одной шинели, которые решили: а почему бы не замутить философское фэнтези, от которого даже Будда сбежал бы с воплем «оставьте меня в покое».
Олди — это когда хочешь приключений, а получаешь двенадцать уровней самокопания, три сноски на Платона и кувшин архетипов через край. У них каждый герой либо страдает, либо размышляет о страдании, либо вспоминает, как страдал в прошлой жизни. Остальные — аллегории.
Книга начинается с Геракла, продолжается цитатами из китайской метафизики, а заканчивается тем, что читатель идёт пить боярышник, потому что ещё одна глава — и он сам станет мифом. Слово «действие» в их текстах существует только как философская категория. Битва? Да вы что! Это же метафора внутреннего конфликта между кармой и выбором в пользу дзен.
Олди пишут так, будто соревнуются: кто дольше сможет избегать сюжета. Диалог — как раскрученный волчок терминов: «Где был ты, когда смысл превратился в плоть?», «Время — это не вектор, а недоразумение сознания». А ты сидишь и думаешь: а можно просто кого-нибудь убить? Хотя бы одного? Без лекции?
Читатель у них — не партнёр, а подопытный. Ему кидают фразы, как кости: жуй, пережёвывай, перевари, только не смей получать удовольствие. Удовольствие — это для тех, кто не дорос до Сфинкса с экзистенциальной тоской.
И самое главное: у них ВСЁ глубоко. Настолько глубоко, что туда можно упасть и не выбраться. Утром ты читаешь Олди, а вечером уже лежишь в ванной, глядя в потолок и шепчешь: «я — только тень идеи».
А книги-то при этом выходят, как блины на масленицу. Один цикл, второй, седьмой, двадцать первый. У них на каждого читателя — по кирпичу. Только это не фэнтези. Это литературная гиря на цепи. Повесил себе на шею — и вперёд, на глубину.
Но есть и плюсы. После Олди тебе уже ничего не страшно. Ни налоговая, ни тёща, ни даже Перумов. Потому что ты уже побывал в аду, где Сизиф толкает метафору, а Миньона говорит голосом Аристотеля.
Вера Камша, или «Этерна», где кирпичи летят не в стену, а в голову читателя
Если фэнтези — это архитектура воображения, то «Отблески Этерны» — это стройка века с вечным переносом сроков, где прорабы давно спились, рабочие читают Бронте, а вместо фасада — леса, обтянутые пафосом. Камша не пишет роман — она возводит культурный ЖК на болоте. Причём без дренажа, без плана этажей, но с гранитными табличками на каждом углу: «здесь будет дворец интриг».
Каждый том — кирпич весом в совесть, набитый гербами, офицерскими балахонами и диалогами, где герои переглядываются так долго, что успеваешь вскипятить чайник и выучить геральдику их предков. Ты открываешь книгу — и через десять страниц понимаешь: ты не читаешь, ты поступил в академию придворного этикета с обязательной службой в штате графских недомолвок.
В мире Камши каждый персонаж говорит так, будто к нему подошёл Чехов, а он его проигнорировал и пошёл читать Сенеку. Монологи тянутся, как цепи на балу в честь годовщины убиенного герцога. Сюжет ползёт со скоростью аристократического зевка. А читатель в этот момент — как гусар на диете: хочет действия, а получает пир горой слов.
«Этерна» — это как если бы Толстой и Джордж Мартин одновременно подсели на антидепрессанты и решили создать свой Netflix-сериал, только без камеры, актёров и вообще финала. Потому что финала нет. Он существует, как совковая колбаса в анекдотах: все её ждут, все про неё говорят, но никто не видел.
Фанаты Камши — отдельная секта. Они берут каждый новый том, как древний манускрипт, принесённый с гор, читают, как молитву, и обязательно говорят: «это великая литература, просто ты не дорос». А ты в этот момент уже под книжным шкафом, задавленный «Отблесками», с мыслями о побеге в попаданцы.
Но нельзя не признать — Камша умеет. Она владеет русским языком, как фельдмаршал шпагой: может и колоть, и рубить, и завязать в узел. Только делает это не ради удовольствия читателя, а ради триумфа формы над всем остальным. Страсти кипят, но под крышкой философской кастрюли.
И в итоге получаешь не роман, а парад пафоса: маршируют метафоры, стройными рядами идут полки заглавных букв, фанфары интриг, и на заднем плане — медленно машет платком сама Камша: “Вы всё ещё здесь? Тогда держите ещё один кирпич — в душу!”.
В начале было слово. И это слово было «тёмно». Потом к нему добавили «влажно». Потом — «философски». Так родился роман «Метро 2033». Книга, в которой под землёй прячется всё: и цивилизация, и сюжет, и попытка объяснить, почему ты, читатель, снова топаешь в никуда с фонариком, уставшим героем и морем тоски.
Да, когда-то это была идея: постап, крысожопые мутанты, моральный выбор, голос подземья. А потом идея перешла в стадию коммерческого грибка: разрослась, мутировала, начала пускать споры. Так «Метро» стало не романом, а грибницей. Растёт во все стороны, душит всё живое, но по вкусу — всё та же гниль.
Глуховский, в лучших традициях писателей-предпринимателей, запаковал безысходность в франшизу. Игры, книжки, «вселенные», дописчики, рассказы с запахом плесени. Это как «Санта-Барбара», только в противогазе и без шансов на свадьбу.
А сам Дмитрий? Сел в свой вагон первого класса, доехал до эмиграции и теперь вещает с верхней полки как всезнающий оракул постиронии. У него — политика, манифесты, радиоинтервью. У читателя — перелом лба об собственные ожидания и ощущение, что он всё ещё в тоннеле, где смысл давно сбежал через технический люк.
Главная проблема? Всё серьёзно. О, как всё серьёзно. В каждом слове — влага, в каждой главе — мрак, в каждой фразе — трагедия на фоне полуразрушенного перехода. Персонажи больше не разговаривают — они провозглашают. Словно пытаются перекричать эхо пустой станции, в которой давно никто не живёт, кроме автора и его эго.
«Метро» — это уже не книга. Это индустриальный симулякр литературы. Словно кто-то нашёл сборку сталкера, слил его в pdf, добавил жалобы на общество и щепотку ностальгии по дохлому будущему. Всё это варится в кастрюле из нержавейки, подписанной: «Для тех, кто не верит в свет, но любит стенания».
И ты всё ждёшь: ну, может, вот-вот появится просвет? Ага. Только если фонарик в игре включишь. Потому что в этой вселенной нет выхода. Только новые книги. Новые туннели. Новые тома с запахом бетонной обречённости.
И вот ты сидишь, листаешь, а в голове звенит одно: «Ты здесь не для того, чтобы жить. Ты здесь, чтобы страдать. И покупать сиквелы».
Вадим Панов, или Как из Москвы сделать Хогвартс без мозгов и бюджета
Если бы на московских улицах реально творилось всё то, что пишет Панов, мэрия давно бы поставила под каждым переходом табличку: «Осторожно, магия. Не входить без амулета, тапочек и связи с родом». Потому что «Тайный город» — это когда ты берёшь столицу, выжимаешь из неё весь асфальт, наливаешь в пустоту фэнтези через воронку и забываешь, зачем всё это начал.
Вадим Панов — человек, который превратил Москву в зоопарк мистических фракций, где за каждым шаурмистом скрывается бессмертный друид, а каждый охранник ТЦ по ночам заседает в совете древних. Вроде звучит весело, да? А на деле — «Шрек» без юмора, без осла, но с гербом и печатью на лбу.
Герои «Тайного города» не разговаривают — они выдают инструктаж по вселенной, смотрят сурово и обязательно носят что-то из кожзама. У всех — сложные судьбы, кодексы, былые войны и невыпитая кровь. У читателя — бессонница и внутренний крик: «где сюжет, Карл?!»
Каждая книга — как протокол оперативного совещания среди магов, которые слишком долго сидят в одной комнате без кондиционера. Ты ждёшь битву, а получаешь круглый стол. Ждёшь интригу — приходят очередные кланы и начинают делить что-то непонятное, на фоне которого даже выборы в гаражном кооперативе выглядят как «Игру престолов».
Панов очень старается — видно. Он лепит мир, кует подковы, рисует флаги и придумывает названия, от которых хочется послать СМС с текстом «Хватит!» Но всё это работает, только если ты любишь когда герои сорок страниц подряд обсуждают судьбу амулета, который всё равно взорвётся в первом же бою.
Магия у Панова — как запах от освежителя в маршрутке: есть, но хочется выйти. Всё какое-то нарочито тёмное, серьёзное, будто тебе не книгу подсовывают, а зачёт по фэнтезийной геополитике. А ты просто хотел немного волшебства. Ну, максимум одного вампира. Без бюрократии.
И вот ты дочитываешь до конца, закрываешь книгу, смотришь на Кремль и думаешь: а может, пусть всё-таки лучше будет как было — с пробками, ментами и без тайных орденов. Потому что в Москве и без порталов хватает порталов. Особенно в ЖКХ.
Роман Злотников, или «Империя должна быть», даже если её придётся напечатать на макулатуре
Если у фантастики есть цех, где штампуют сюжеты прямо на конвейере под звуки гимна Российской империи и скрип типографского станка — это и есть Роман Злотников. Человек-завод. Писатель-комбинат. Фантаст с оборотами, как у мясного цеха в пятницу вечером.
Он не пишет книги — он их выдаёт под роспись. Каждая — как та самая вокзальная шаурма: горячо, жирно, одинаково, и только потом ты замечаешь, что в составе был герцог, диверсант и рота гвардейцев в броне. Но поздно. Ты уже на 213-й странице, где вот-вот начнётся седьмое пришествие императора-спецназовца с пророчеством в кармане и «Калашом» в сердце.
У Злотникова есть одна идея — альтернативная Россия, которая всех победила. И на ней он, не моргнув, построил сотню миров, двести циклов и личную крепость из фанатов, которые считают, что если книга не начинается со слов «он очнулся в теле князя», значит, ты просто не дорос до правильного чтива.
Герои у него — как консервные банки с ярлыками: «Прогрессор», «Альт-государственник», «Монархист с огнём в глазах». Внутри — одна и та же каша из мужицкой крутизны, тактических выкладок и туманных рассуждений о судьбе Руси, которая всегда где-то рядом, но почему-то в бронекостюме.
Читать Злотникова — это как попасть в вторую смену литературного окопа. Ты не отдыхаешь — ты служишь. Перед тобой — офицер, враг, схема боя и моральный выбор: выжигать фугасом или говорить пафосно, но с ухмылкой. И, конечно, не забыть про честь. Честь там — как кетчуп: идёт к любому мясу.
Каждый роман — это патриотический фанфик на тему «а если бы нас слушали?» В этой реальности Россия либо уже победила всех, либо готовится победить, либо перемещается в параллельный мир, чтобы победить там. И всё это так серьёзно, что даже у Головачёва от напряжения дергается левый глаз.
А стиль? Стиль у Злотникова — как забор, покрашенный одним движением кисти: быстро, жирно, без церемоний. Тут не до изысков, тут надо империи спасать ж...у, а не художественную ценность вылизывать. Читатель должен чувствовать не восторг, а обязанность дочитать — ради Отечества.
И самое весёлое — у него это работает. Тиражи бегут, фанбазы живут, а на фоне всего этого Роман Игоревич продолжает кормить рынок своим нескончаемым шашлыком из героев, которые могли бы заменить Думаю, Спасаю, Разруливаю и, конечно же, Служу России!
Сергей Тармашев, или «Древний», который пришёл, увидел и построил плац на 900 страниц
Если у военторга был бы литературный отдел, он бы выглядел, как книжная полка Сергея Тармашева: всё в камуфляже, с запахом пота, берцов и угрозы моральному разложению. Никаких сантиментов, только хардкор, присяга и прокачка боевого духа через каждую запятую.
«Древний» — это не книга. Это наряд вне очереди, замаскированный под фантастику. Автор пишет не словами, а строевыми командами. Каждая глава звучит, как крик замполита на плацу: — Вперёд! — Встать! — Осознай назначение цивилизации! — Бей мутанта, но с идеологическим обоснованием!
Читатель начинает роман с чувством: сейчас будет экшн, космос, может быть — героиня. Через тридцать страниц он уже в бронекостюме, с политинформацией в голове и ощущением, что за тобой наблюдает генерал-полковник лично. И он недоволен, если ты моргнул.
Герой? Герой у Тармашева не человек — плакат. Вырезан по ГОСТу. Молчит, когда надо, убивает, когда должен, страдает — только по уставу. Сомнения? Стыд? Внутренний конфликт? Это всё для либерастов и гражданских.
Женщины в книге? Есть. Чтобы главному герою было куда не смотреть. Инопланетяне? Есть. Чтобы их размазывать. Философия? Конечно. На уровне «человечество обречено, если не построится в колонну по три».
Стиль? Это не стиль. Это доклад перед комиссией. Без ритма, но с отчётливым хрустом лексики, как будто автор печатает по клавиатуре кулаком, а редактор боится сделать замечание, потому что рядом лежит лопата.
Каждое слово — как пинок. Каждое действие — как спецоперация. Удовольствие от чтения? Только если ты ветеран, прошедший три редактурных зачистки и умеющий отдыхать на взводе.
И главное: это всё на 100% серьёзно. Ни шутки, ни подмигивания. Это литературный режим ЧС. Сюжет марширует, главы маршируют, ты маршируешь. Даже зомби, которых убивают пачками, маршируют. Только мозг читателя сзади еле волочится, прося пощады.
Но пацаны в восторге. Они читают Тармашева, как утренний приказ. И когда слышат слово «Древний», встают. Даже если сидели на унитазе.
Андрей Круз, или Зомби-апокалипсис для тех, кто хотел бы умереть, но боится проснуться в его книге
Если в фантастике когда-то существовало понятие «напряжение», то Андрей Круз его расстрелял первым. В упор. Из дробовика. С оптикой. Через прицел «патриотизм». «Эпоха мёртвых» — это не роман, а инструкция по выживанию на складе, написанная между партией тушёнки и чисткой оружия. Тут зомби не жрут людей — они просто мешают главному герою быть мужчиной мечты в мире, где всё наконец стало по-пацански просто: стреляй, жри, спи, повтори.
Главный ужас в книге — это не мертвецы, а то, что их никак не дождёшься. Сотни страниц марш-броска по супермаркету с чек-листом: — тушёнка? — тушёнка есть. — патроны? — взяли. — ну и где, бл…ть, зомби?!
У Круза всё построено по формуле: герой + оружие + рацион + подозрительно много времени на описание коробки тушёнки. Сюжет не движется — он ползёт, как раненый прапорщик с пакетом «Пятёрочки», полным мрачного пафоса и армейской романтики.
Персонажи? Не герои — винтовки с паспортами. Все с позывными, все с запасом сухого спирта, все с тремя наборами мужских качеств: стрелять, молчать, не сомневаться. Женщины — исключительно либо медсестры, либо балласт. Иногда — одновременно.
Динамика диалогов напоминает перекличку на складе. — — Я взял тушёнку. — Я прикрою. — Я сплю. — Я уже читал это в прошлой главе.
Атмосфера? Как в подвале с генератором — всё гудит, смердит, искрит и почему-то обязательно пахнет потом, страхом и дынной жвачкой времён Союза. Всё очень серьёзно. Всё на взводе. Даже когда герои пьют чай, они делают это так, будто в чашке — ядерный заряд. Потому что, не дай Бог, станет весело. А весело в книгах Круза быть не должно. У него даже шутки звучат, как брифинг перед зачисткой.
Читать Круза — это как сесть в броневик и забыть, куда ехал. Всё гремит, трясётся, пахнет мужиком и ржавчиной. Сюжет скачет из кустов в сарай, из сарая в лес, из леса в логово, где всё то же самое, только с другим сортом тушёнки.
И самое удивительное — работает. Мужики читают. Мужики уважают. Мужики мечтают в случае конца света выжить так, как это делает крузовский герой: на отжиманиях, на сухпае и с АКМ в сердце. Потому что эмоции — это для зомби. А настоящий герой… он просто выжил. И перезарядился.
Финал, или «Санта-Барбара» на бронепоезде: сезон 812-й, попаданец возвращается
Российская фантастика сегодня — это как старый бабушкин сервант: пыльный, тяжёлый, громоздкий, с трещиной по середине и набором одних и тех же блюдец. Только вместо фарфора — попаданцы, а вместо чайной розы — портрет очередного императора с огнемётом.
Мы всё ещё делаем вид, что строим будущее, но в каждой книге герой либо очнулся в теле майора РИ, либо обнаружил у себя древний артефакт в подвале хрущёвки, либо открыл портал в Сибирь-2 — где СССР жив, Гитлер мёртв, а патроны бесконечны.
Это не жанр — это лужа. Не потому что мелко. А потому что в неё все давно наступили. Кто-то — с романтическим пафосом, кто-то — с боевым уставом, кто-то — с философией на двадцать килотонн. А на выходе всё равно хлюпает.
Писатели штампуют циклы как блинчики на поминках. Всё серьёзно, всё с глубиной, всё с геополитикой — но пахнет не звёздами, а гречкой. Даже когда они лезут в античность, они всё равно тянут с собой спецназ, рюкзак, нравственность и пачку цитат из Википедии.
В мире фантастика плывёт — в аллюзии, в социальное, в мета, в постиронию, в технологии, в постчеловечество. А у нас всё ещё бегают орки по Балашихе. Серьёзные. Умные. С военным билетом.
И да, мы всё это читаем. Потому что это наше. Потому что оно знакомое, как вкус дёшевого кваса из ларька. Потому что в этом — тоска по детству, по комиксам без картинок, по СССР с магами, по мужикам с душой и автоматом.
Но давайте скажем честно: пока мир запускает фантастику в новые галактики, мы всё ещё стоим на перроне, глядя, как очередной «Древний-15. Возвращение империи» уносит с собой последние остатки надежды. Не улететь бы нам в попаданцы окончательно. Без возврата. Без редактора. Без смысла.
