Есть такой дебютант — Михаил Левантовский. Человек, который решил ворваться в литературу с романом под названием «Невидимый Саратов». Название бодрое, будто у нас на глазах родился новый магический реализм, только на Волге. Но вместо мистики мы получаем мужика, который превращается в… заколку. Да-да, не привидение, не демон, не хотя бы таракан на коммунальной кухне — а заколку для волос. Самую обыкновенную «невидимку», которые продаются по десять штук на картонке в любом ларьке. Это примерно как обещать публике «Гладиатора», а выводить на арену грузчика с рынка в трико, показывающего борцовские приёмы «на картошке».
Как в муравейник философии бросили петарду
Читаешь роман — и думаешь: неужели это серьёзно? У автора, похоже, мебель страдает логореей: тумбочка говорит, подушки философствуют об октябрятах, счётчик цитирует новогодние стишки. Тут трава устраивает съезд зелёного братства, а улитка рассуждает о Небесной мудрости. Такое ощущение, что ты попал не в книгу, а в «Камеди Клаб» для мебели. Ещё чуть-чуть, и табуретка начнёт рассказывать анекдоты про Штирлица.
Сюжет скачет, как улитка на батуте. Вроде серьёзная сцена: врачи скорой спасают девочку, промывают желудок, считают таблетки. Всё чётко, убедительно. Но через страницу — бах! — и ты снова в параллельной вселенной, где вещи спорят о философии и смысл бытия объясняют занавески. Это не роман, а деревенская дискотека: где-то играют «Ласковый май», а рядом соседский трактор крутит транс.
А главный герой? Володя Саратов — мужчина, который умудрился стать невидимкой. Не в смысле Джеймс Бонд, а в смысле «заколка на виске жены». Это даже не бытовая магия, а какой-то садовый минимализм: гномики оживают и читают лекцию про любовь. Читаешь и думаешь: ну всё, теперь ещё и ведро заговорит, а лопата пойдёт в президенты.
Оля, жена. В тексте её называют «мэр Саратова». Но на деле это не мэр, а персонаж из КВН: вроде строгая, вроде деятельная, а потом вдруг фраза из детского садика и смешная интонация. Такое ощущение, что автор сам не знает — перед нами врач, мать или стендаперша.
Катя, дочь. Её линия — вообще бомба замедленного действия. Девочка из хорошей семьи становится заводилой школьной травли, придумывает прозвище «Старуха» для одноклассницы, а та потом глотает таблетки. И на фоне всей этой драмы в кадр снова влезает… говорящая трава! Хочется крикнуть: «Да уберите кто-нибудь газон, мы тут детей спасаем!»
Стиль писем Володи жене — отдельная боль. «Фольга — ф-Ольга», «антресОль»… Эти каламбуры хороши для стенгазеты восьмого класса, но не для дебютного романа, который претендует на серьёзность. Это как если бы вам в ресторане высокой кухни подали макароны по-флотски и сказали: «Ну зато с душой».
И философия автора тоже не спасает. «Любовь как зверинец без клеток». В зверинце у него индюки играют регулировщиков, пантеры в очках болтают по-французски, а среди них бродит «мертвая мышь». Вот уж точно метафора романа: маленькая, серая, вонючая и отравляющая всё вокруг.
К этому моменту рука тянется захлопнуть книгу, как холодильник с протухшей селёдкой. Но — и вот тут начинается самое странное — вдруг что-то щёлкает.
От цыганской галлюцинации — к шороху настоящей нежности
Дальше Левантовский неожиданно перестаёт играть в «стендап мебели» и начинает говорить о настоящем. Вдруг из балагана вырастает реальность, и понимаешь: за всей этой говорящей травой прячется очень простая и честная мысль — о том, что мы перестаём слышать друг друга.
Сцены работы скорой помощи написаны с уважением и точностью. Там нет фальши, нет пустых слёз. Врачи делают то, что должны: зонд, ведро воды, физраствор. И ты веришь в эту реальность больше, чем в любой заколдованный пирожок. Автор показывает: чудо — это не фокусы, а когда врач вовремя приехал и спас ребёнка.
Говорящие вещи, которые поначалу раздражали, вдруг начинают работать. Они становятся хором, который проговаривает то, что сами герои боятся сказать. «Вещи нужна вещь» — кажется, что это глупость, но потом ловишь себя на мысли: а ведь действительно, каждому нужна сопричастность, каждый ищет «свою вещь» — человека рядом.
Герои оживают. Оля перестаёт быть карикатурой и становится настоящей: сильной, усталой, но честной. Володя, заколка-невидимка, учится наконец видеть жену и дочь не как мебель, а как людей. Катя с её виной и страхами становится зеркалом, в котором отражается боль всей семьи.
И вот тут понимаешь, что Михаил Левантовский всё это время хитро подводил читателя: заставил пройти через балаган, чтобы потом выдать простую, но сильную правду. Да, его метафоры не всегда точны, каламбуры смешны только автору, но в финале слышно главное — это история о том, как семья учится снова разговаривать.
Язык писем Володи, при всей наивности, наполнен живой нежностью. «Ольмека», «Оливка», «Ольга-мэр» — это дурашливо, но в этой дурашливости — любовь. Такая, какой её редко показывают: не «голливудские розы», а домашние подколки, смешные прозвища, записки в кармане.
И именно эта домашняя теплотца вытягивает весь роман. При всех шероховатостях, «Невидимый Саратов» оказывается честной книгой, где чудо — это не цыганские пирожки, а разговор. Где любовь — это не пафосная речь о вечности, а способность сказать «я рядом» в тот момент, когда это нужно.
Как заколка оказалась тем словом, которое спасает
И вот сидишь с этой книгой и думаешь: да, это не новый Сорокин и не новый Пелевин. Это не шедевр архитектурной прозы и не экспериментальное полотно. Это честный дебют, местами наивный, местами смешной, местами зубодробительно кривой. Но в нём есть воздух. В нём есть живые письма, веснушки, запах пудры и шорох травы, которая умеет разговаривать.
И это уже немало. Потому что «Невидимый Саратов» напоминает: главное чудо — это не магия, а простое слово, сказанное вовремя.
